Прима Гортензия Шнейдер отказалась демонстрировать со сцены ужасающие разрушения, нанесенные временем, и прикрылась вуалью. При ее появлении в театре зрители шептались, целились оптикой и принуждали даму в черном погружаться в глубину ложи. Еще вчера царственная куртизанка Второй империи с золотыми волосами и мраморными плечами повелевала в аристократических салонах и королевских альковах, очаровывала античной туникой и устраивала в театральном мире эмоциональные волнения, а сегодня превратилась в скромную отшельницу. Сокровища ойкумены – роскошное сопрано, грация и темперамент – остались не у дел. Однако все помнили, как Сена выплеснулась из берегов, стоило Жаку Оффенбаху подложить в оперетте «Прекрасная Елена» под вокал Шнейдер великолепную музыку! В 1867 году по случаю Всемирной Парижской выставки он устроил в театре «Варьете» новое вавилонское столпотворение – поставил «Герцогиню Герольштейнскую». Гортензию подали в качестве great attraction – главной достопримечательности!
На праздничный пирог рванули все. История «галантных» побед Екатерины Великой в трех действиях собрала 75 венценосцев Европы и Азии! На горячее явился даже правнук Александр II. Прямо с поезда. По окончании действа, опережая друг друга, монархи сложили к ногам Гортензии золото нибелунгов. Невиданный триумф!
Она не знала меры. Однажды проследовала в экипаже через ворота цезарей. Вахтенный офицер объявил: «Герцогиня Герольштейнская!», распахнул створы и встал перед дочерью немецкого ремесленника во фрунт.
Лет через десять журналисты заметили на лице Гортензии морщинки, следы переутомления и бурной внеурочной деятельности. Дама полусвета подала заявление об уходе, получила расчет и вышла замуж.
Спустя 20 лет после смерти мэтра Жак Брендежон в книге «Мой дед Оффенбах» рассказал о попытке встретиться с Гортензией: «Шнейдер, погруженная в созерцание своего прошлого, несла голову высоко и имела поистине величественную шею, как императрица Евгения».
Журналист умолял о свидании: «Мадам, поймите мое несказанное желание встретиться с вами. Я внук Жака и надеюсь, что это имя откроет вашу дверь».
Нет, Гортензия застегнулась на все крючки. Он писал, звонил, умолял. Она благодарила, что еще хоть кто-то хранит в душе ее образ, но… «Поймите, вы будете разочарованы. Пожухлая Елена Троянская, морщинистая Перикола, бывшая в употреблении герцогиня Герольштейнская не доставят вам радости. Прощайте, мой мальчик», – написала она.
Как падающая звезда, коснулась прекрасной эпохи и торопливо покинула небосклон.
Не спать!
Желание Гортензии исчезнуть было понятно геронтологу Вильгельму Гуфеланду, впервые занявшемуся «искусством продления человеческой жизни». Лейб-медик провел научные исследования и дал чеканные, как на плацу, команды: залог долголетия – много работать, мало спать, в меру есть. Режим, порядок, чистота. Исключительно немецкие рекомендации.
Далее, подтверждая прусский стиль, признал вредными уныние, зависть, ненависть. И болезненный страх перед наступлением неумолимой дряхлости.
Геронтофобия, порождая смертный грех, сковывала волю и гасила жизненные силы. Это она одолела основоположника экспериментальной гигиены Макса фон Петтенкофера. Президент Баварской академии наук, охваченный увяданья золотом, застрелился!
Кстати, к угасанию деятельных сил хозяйка литературного салона Мария Жоффрен, подружка энциклопедистов, советовала готовиться заранее. С 30 лет примерила лохмотья пожилой женщины, чтобы загодя приспособиться к тяжелой судьбе. Ведь мало ли что может произойти...
На закате жизни мадам Пукалова, скрывая осколки былой прелести, даже запирала ставни и за порог ни ногой. Московский бытописатель Филипп Вигель упомянул в «Записках», что «знавал лично всем известную Варвару Петровну, полненькую, кругленькую, беленькую бесстыдницу».
Богачка и фаворитка всесильного Аракчеева, в распутстве напоминавшая белошвейку Дюбарри, гремела на всю Белокаменную ночными кутежами, ибо пророчица Ленорман предсказала ей смерть на подушках.
Поэтому Варя до утра бодрствовала, играла в карты, устраивала вернисажи и крутила вальсы. Не доверять Марии Ленорман было неприлично, ибо сбылись прежние кровавые прогнозы Марату, Робеспьеру, Сен-Жюсту. Любопытно, что те же страсти гадалка посулила и Авдотье Голицыной.
Как только звезды небесные зажигались над Миллионной улицей Петербурга, к ней съезжались острословы, философы, художники, чтобы гомоном да суетой отпугнуть демонов и не позволить Дуне задремать. О «княгине ночи» сообщали Вяземский, Жуковский, Пушкин. Кудрявому пииту исполнилось 18, когда он попробовал острым зрением воспламенить 37-летнюю красавицу.
Уж сыпался песок
Как вещал эксперт Казанова, «в Париже 40-летняя женщина все равно что мертва». Это подтвердила итальянская куртизанка и первая фотомодель Вирджиния Ольдони, известная больше как графиня ди Кастильоне. Она сбросила себя со счетов и затворилась в столичном особняке на Вандомской площади.
Возраст? Не говорите мне о нем!
Еще раньше ее огорчил некий журналист, нанесший страшный удар по девичьим амбициям. Написал о ней, как о «статной женщине не первой молодости». А ведь Вирджиния тогда едва отметила четверть века!
Тогда Ольдони впервые показалось, что хрустнули ее «древние» косточки. Не успев пожить в свое удовольствие, графиня затянула стены черным крепом. Чтобы не видеть себя, занавесила зеркала, чтобы не попадаться людям на глаза, покидала дом только в сумраке. И втайне от всех продолжала ветшать, прислушиваясь к любым внутренним переменам.
Правда, все еще снималась у фотомастера императорского двора мсье Пьерсона. Вкушала молодильные яблоки, окроплялась живой водой, использовала визажистов и макияж. Сама придумывала интригу снимков, устанавливала в студии свет, ретушировала карточки, в общем, химичила…
Ее портреты веером разлетались на бульварах. Особенно клевали кавалеры на очаровательные ножки, коими она когда-то прокладывала le passage des Princes – княжескую тропинку к сердцам Виктора Эммануила II, Наполеона III и прочих охочих кобелей, в чьих будуарах неутомимо кувыркалась.
Графиня ди Кастильоне припудривала пигментные пятна и ворчала на одышку, а князь Петр Вяземский, махнув рукой на седые пряди, подмечал возрастные прорехи в здоровье и повсюду рассыпал мелкий песок… Он дожил до 86 и вспоминал о былом с благородной храбростью: «Жизнь наша в старости – изношенный халат. И совестно носить его, и жаль оставить…». Не починить и не исправить.
И верно, «искусством быть старым, – как говорил Ларошфуко, – владеют немногие». Допустим, литератор Барбэ д’Оревильи, выйдя в тираж, «боролся против этой напасти, как Геракл с богом смерти Танатосом, каждый вечер вырывая у него собственную молодость – Альцесту».
Это было противоборство гения с серой массой, заранее проигранное.
Арьергардные бои он давал на парижских проспектах, применяя средства, давно вышедшие из моды и потому вызывавшие массовое раздражение. 80-летний герой, побитый молью, каким-то чудом забредший в чужой век, следовал по каштановым аллеям «в широкополой шляпе, подшитой красным бархатом, в романтическом плаще, в сюртуке, узко стягивавшем в талии по-прежнему юношескую фигуру, и в белых панталонах с серебряными галунами».
Парижане, отвыкшие от манер канувшей эпохи, неистовствовали, провожая взглядами замшелого господина в корсете и кружевах! Остроумцы шутили, будто Барбэ омолодили капли Асклепия, добытые из головы Медузы Горгоны, средство Макропулоса или кровь младенцев, убиенных Людовиком XI, о чьих жестокостях сообщал Вольтер в «Опыте о нравах и духе народов».
Пилюли от страха
Поэт Леопарди главным злом называл «старость, лишающую удовольствий, а не смерть, освобождающую от бед и желаний». Постоянный страх смерти подготовил композитора Густава Малера к гибели. Актер Качалов перед концом не испытывал ни любопытства, ни беспокойства. Писатель Конан Дойл накануне финиша собирался испытать «самое сильное и удивительное приключение».
Эйнштейн жаловался в дневниках на затухающую жизнь. Джузеппе Верди донимал окружающих огорчениями об ужасающем одиночестве... и о том, что ему уже 85 лет! Он вздыхал: «Не болен, но слишком стар! Проводить жизнь, ничего не делая! Это очень тяжело». И все же сохранил редкую при почтенных годах бодрость духа, хотя все чаще погружался в тягостные думы.
Мария Каррара, приемная дочь Верди, взявшая на себя заботы о нем, часто слышала, как он повторял слова трагической арии короля Филиппа из «Дона Карлоса»: «Я усну навек один в своей королевской мантии».
За несколько месяцев до кончины груз лет окончательно сковал мэтра, и он повторял, что собственное имя отдает эпохой мумий.
Эссеист Уильям Хэзлитт нашел успокоительную пилюлю: «Лучшим средством от страха смерти является мысль о том, что у жизни есть не только конец, но и начало. Никого же не заботит время, когда нас не было, – так стоит ли отчаиваться, что настанет час, когда нас не будет?».
Зная, что Иоганн Вольфганг Гете безумно боялся смерти, биограф Пауль Мебиус отметил: «Глубокая осень Гете – лучшее доказательство необыкновенной крепости его организма». Проштудировав биографию гения с позиции медика и сопоставив здоровье с этапами творческого успеха, он вынес преклонному возрасту наивысшую похвалу: «Кто написал что-нибудь подобное в 80 лет?».
