«Мама, я не пойду в музей Ван Гога, он такой попсовый, растиражированный» − «Пойдешь, хотя бы из благодарности Зауре-апа, которая пригласила нас в гости, заранее оплатила дорогущие билеты в музей, на поезд в Амстердам, гостиницу. Пойдешь и будешь делать вид, что тебе интересно».
Честно сказать, для меня самой все эти походы в художественные музеи Брюсселя, Гента, Амстердама в декабре 2018 были данью благодарности переводчику и писателю Зауре Батаевой, с которой мы познакомились в ФБ и стали сотрудничать и которая действительно любит и понимает искусство, данью памяти мамы, которая в свое время делала так много для нашего художественного воспитания, данью уважения к моему соавтору, режиссеру Тамаре Мукановой, которая попросила передать от нее привет ее любимому Рембрандту. И вот мы бродили по музеям, разглядывая полотна, которые мне были известны по копиям и художественным альбомам, а дочке – по мемам. А теперь нам предстоял поход в музей Ван Гога – странного и самого дорогостоящего художника в истории. Не понимаю, почему «Подсолнухи» стоят так дорого. Наверное, реклама.
В музее мы разбрелись кто куда: Зауре, которая совсем недавно в очередной раз приводила в музей гостей, ушла смотреть временную выставку Гогена, сын с аудиогидом и детским буклетом-квестом отправился выполнять задания, дочь нырнула в один зал, я – в другой. Через полчаса я вышла из зала и нашла в огромном холле тихий уголок, потому что больше не могла сдержать слезы. Ван Гог оказался так похож на моего мужа.
Такой же с виду грубоватый и неловкий, пренебрежительный к социальным условностям, такой же нежный и ранимый, сострадательный к простым людям, влюбленный в красоту мира, в Свет, скрытый в самой обычной вещи. Мужчина, живший с обнаженным сердцем. Чтобы увидеть это, было недостаточно бумажных и электронных копий, нужно было подойти вплотную к картинам Ван Гога, перевеситься через ограничивающий канат, разглядеть вблизи его мазки.
Вдруг показалось, что несмотря на дистанцию – географическую, культурную, временную − некоторые картины можно было бы использовать как иллюстрации к автобиографическому роману Таласбека «Полдень». Конечно, если бы в книжной иллюстрации можно было бы передать фактуру вангоговского мазка.
Первой картиной, которая откликнулась во мне, напомнила финал романа – это был «Коттедж...». Не нашла ее на сайте музея. Близкая по впечатлению картина «Хижина» находится в частной коллекции, так что ее я не могла увидеть в музее. В романе 17-летний Аджигерей после смерти деда, простившись с приемной бабкой, навсегда уходит из родного дома:
Голландские крестьянские дома с крутым скатом крыши совсем не похожи на казахские плоские мазанки, но...
Цветущие ветки миндаля или персика на фоне неба близки по настроению описаниям весны в романе. И сияющая изнутри трава Ван Гога очень «казахская» по восприятию. Оказывается, я написала о ней (см. «Читать подробнее») еще до поездки в Амстердам.
Картина «Звездная ночь» находится в Нью-Йорке, ее оригинала мы не увидели. Ученые удивляются тому, как Ван Гог в этой картине предвосхитил научное открытие, увидел в воображении спиральные звезды, турбулентность, представляющую «величайшую загадку движения, течения и света».
Аджигерей засыпает под игру отца, глядя на струны домбры «будто в серебряной дымке», а потом в проем шанырака:
Написанное Ван Гогом незадолго до смерти «Пшеничное поле с кипарисом» перекликается с эпизодом романа, когда старый кюйши Сабыт, потерявший всех родных в кровавой жатве 1917−1945 годов и отбывший в сталинских лагерях 23 года, перед смертью просит друзей отнести его на холм рядом с аулом, чтобы в последний раз полюбоваться на родные края, просит друзей взбалтывать и пить кумыс, чтобы насладиться его запахом.
«Сабыт, будто впервые увидев, любовался огненно-красным огромным солнцем, которое тонуло, запутавшись в серебристом ковыле.
– Как прекрасно! – сказал он, качая головой.
Потом он перевел взгляд на голубоватые горы Сага, будто издали звавшие его. Выцветшими глазами он смотрел на родной край, тающий в весеннем сиянии, и не мог наглядеться.
– Любимый мой народ. Прекрасная моя родина, − выдохнул он. – Я благодарен за все.
Вдруг он потерял сознание».
Перевод на русский язык не может передать красоту оригинала, в котором Сабыт шепчет:
Общепринято считать, что «Пшеничное поле с воронами» − это последняя, предсмертная, очень депрессивная картина Ван Гога. Так и кажется, когда смотришь на копии. Но в музее она предстала другой. Будто в сумрачном ландшафте художник испытал озарение, ему было дано Откровение. В романе подросток Аджигерей пасет овец и ведет внутренний монолог с душой умершего в Голодомор мальчика, потом вместе с отарой и конем попадает в бурю, описанную фантасмагорически. А затем обнаруживает, что под напором ветра оказался на берегу реки.
Мне кажется, и Ван Гог испытал счастье, когда писал эту картину с воронами...
Я еще какое-то время побродила по музею, но была слишком переполнена первыми впечатлениями, чтобы воспринять еще что-то. Таласбек глубоко знал живопись, общался с художниками, посещал выставки, читал не только учебники и монографии, но и дневники выдающихся художников. Он написал статью о забытом казахском художнике с анализом его картин, сравнивал казахское искусство кюя, особенно творчество Дины с импрессионизмом.
Но никогда ни в текстах, ни в разговорах Таласбек не выделял Ван Гога, хоть и упоминал, что в свое время прочитал письма Винсента брату (Таласбек помнил дословно прочитанное им). Как-то он заметил, что творческий человек, рассказывая о своих наставниках, никогда не произнесет имя своего самого главного Учителя. Немного из творческой ревности и в основном из желания сохранить сокровенное только для себя. И теперь я думаю, что Таласбек скрывал даже от меня то влияние, которое на него оказал Ван Гог.
В музее почти весь первый этаж занимает магазин сувениров, я зашла туда в надежде увидеть что-то, что передает фактуру полотен Ван Гога, впечатление от них. Но безрезультатно. Плакаты, альбомы, открытки, но еще и брелки, футболки, кружки, бейсболки, полотенца, зонты, сумки, тапки. Стало так больно, что озарения художника, делившегося последним куском хлеба с голодными детьми шахтеров, умиравшего от истощения в промерзшей землянке, стали предметом торговли, ведь музей получает хорошие субсидии от государства и огромную прибыль от продажи билетов. Кстати, «Подсолнухи» так и не раскрылись мне.
В тот декабрьский день мы вышли из музея Ван Гога, пообедали в кафе, погуляли по городу и вернулись в Брюссель, домой к Зауре. Поздно ночью, когда укладывались спать, дочь сказала: «Мама, знаешь, странно, Ван Гог так похож на папу. И «Вороны над пшеничным полем» совсем не депрессивные, правда?».
